Что случилось.

Пока слуги ставили в указанное место фургоны, распрягали и вели в конюшни лошадей, потом носили привезенное из Константинополя добро, короткая юбка Хильбудий помогал раздеваться и по-отцовски ухаживал за детьми, расспрашивал, как ехалось им, сильно ли замерзли в пути. И только остался на минуту наедине с женой, не удержался, сразу спросил:
— Что случилось, Анастасия? Надеюсь, не прихоть толкнула тебя оставить теплый дом в
Руди входит в кухню. За спиной у него неуклюжий плотно набитый рюкзак. На секунду он застывает в дверях. Потом подходит к столу, повернувшись спиной, опускает на него мешок и сбрасывает ремни с плеч. Он выглядит усталым, изможденным, темные тени лежат дневник у него под глазами. Он ни с кем не здоровается и никто не говорит ему ни слова привета.
— Я есть хочу. На ее передней части имеются отверстия для выхода наружу двигающихся за поршнем пороховых газов. Ударно-спусковой механизм.
Ответом ему служит молчание, суровое, злобное молчание, от которого у Хильды просто сердце разрывается. Она хочет вынудить у него хоть один взгляд. Но он скучливо глядит в потолок. Молчание точит всех троих. Руди подходит к хлебному ящику, открывает его, заглядывает в духовку и идет к буфету. Но тут вскакивает мать, преграждая ему дорогу.
— Ты провел ночь у Леи... Руди отступает на полшага.
— Как ты можешь это говорить...
— Как положено, уважаемый сынок!
Но он обходит мать, открывает буфет, достает кружку, ту, толстую, коричнево-пеструю, с изречением.
— Если хотите знать, да, я провел ночь у Леи, всю ночь...
Голос у него какой-то нечеловеческий и похож на ржанье.
— По глазам видно,— говорит мать,— жеребец ты и больше ничего.
В ответ Руди выпаливает нечто до ужаса гадкое:
— А ты разве в этом что-нибудь понимаешь? Матери такого не снести, она поднимает руку, и каким-то одеревенелым жестом указывает ему на дверь.
Похоже, что удар попал в цель.