Под мышкой.

Однако пойдемте, а то Маланья Григорьевна в другой раз Устиньку за памп посылать не станет, сама придет, и тогда попадет нам с вамп на орехи.
Иван Григорьевич, покряхтывая, встал со скамейки и, захватив свой огороднический инструмент - в одну руку лопату, в другую ведро,—направился к дому. За ним неторопливой прямой походкой, поддерживая распахивающиеся иолы подрясника, молча шел Мурзакевнч. У крыльца они столкнулись с высоким розовощеким юношей в гимназической куртке. Это был один из учеников Морозова, сын местной вдовы-помещицы Юра Журавский, бравший у Ивана Григорьевича дополнительные уроки иностранных языков. Он только что вошел в калитку и, заметив своего учителя, остановился, поджидая его, и снял фуражку. Под мышкой у него была завернутая в «Ведомости» книга. Иван Григорьевич приветливо кивнул ему, а Мурзакевнч недовольно нахмурился. Отцу Никифору хотелось еще потолковать с соседом о Наполеоне, а говорить о мирских делах, да еще политического свойства, при постороннем человеке ему, как священнику, было неудобно. К тому же он не верил почтительной скромности этого юноши с веселыми серыми глазами. Руку целует, а потихоньку, наверно, смеется и над попами и над церковью. Вырастет, небось будет такой же вольтерианец, как Морозов, а может, и того хуже. И куда это смотрит гимназическое начальство...
Чуть взглянув на скромно опустившего перед ним глаза юношу, отец Никифор торопливо, как бы нехотя, сунул ему руку и начал прощаться с Иваном Григорьевичем.
Морозов не стал удерживать его.
Затворив калитку и спрятав под крыльцом инструмент, оп взял ученика под руку и повел его в дом.
В маленьком зальчике, куда они вошли, служившем одновременно и гостиной и столовой, мирно потрескивали в медных шандалах свечи. На столе был накрыт ужин.
Устинька, размахивая полотенцем, выгоняла в окно залетевших на свет бабочек.