А бог.

Меланхолия в ту пору была в моде и считалась признаком чувствительной и благородной души где же логика во всем этом. Но от меланхолии его излечил Лазарев, а врет и все это заострило черты его лица, обтянуло скулы и заставило глубоко запасть щеки. Многие даже думали, что в его подвижном, но необычайно худом теле с выдающимися лопатками и узкой костистой грудью гнездился тот же недуг, который свел в могилу Лазарева.
После обеда сразу принимались за работу.
Спать ложились не раньше 12 часов ночи, прямо на полу у верстаков.
Нахимов сидел на подоконнике и молча наблюдал, как вспыхивают и где-то пропадают светляки, устроившие в темной чаще кустов свою скромную иллюминацию.
— А почему это, Павел Степанович, у вас волосы так поредели? — спросил Корнилов с той дружелюбной бесцеремонностью, какую позволяют между собой только близкие люди.
— А бог их знает! Надо думать, года подвели. Уже полвека как по земле хожу.
Корнилов был несколько моложе Нахимова, но он не обольщался этой разницей. До половины века и ему оставалось не так уж далеко. Когда он думал об этом, ему становилось немного грустно, Что ни говори, а молодости было жаль.
Казалось, что с годами что-то страннее происходило с самой поступью времени. Бывало, в детстве и молодости, стоило только утром поднять голову с подушки, как открывалась какая-то прямо бездонная перспектива дня, которую подчас нечем было заполнить.