Брови хмурились.

Андрей Николаевич тоже с раздражением бросил трубку на рычаги: «Робот какой-то, а не папа. «Учите ее думать...» Научишь такого думать».
«Блокнотик» так и остался у Андрея Николаевича в руках. Успокаиваясь, он нажимал на клавиши с удобными вмятинами для пальцев. На экране, в верхней части калькулятора, загорались и гасли ярко-зеленые, очень приятные для глаз группы цифр. Поставив локти на стол, директор разглядывал калькулятор, держа его перед глазами, проделывал простейшие операции: к двум прибавлял три, получалось пять. И все это — нажатием кнопок, включением зеленых огоньков. «Действительно, образ жизни,— думал он,— но почему же этот образ жизни вызывает такое раздражение против школы?»
Вернулась Ира и, зайдя в кабинет, чтобы доложить, помедлила, не решаясь оторвать директора от его занятия. Глаза его сосредоточенно смотрели на калькулятор, не видели девушку. Брови хмурились.
— Что, Ира? — спросил директор.
— Девятый класс... Девятый «В»... Нина Алексеевна там... Они сидели тихо.
— Анна Федоровна где?
— Не знаю.
— Хорошо, Ира.
«Блокнотик» придется вернуть девочке,— думал Андрей Николаевич,— а для старшеклассников на следующий год купить хотя бы несколько штук таких калькуляторов.

На экране сановный мужчина.

На экране сановный мужчина. Аккуратен. Чуть-чуть утомленное лицо. Озабоченно-серьезное. Но вот он улыбнулся, покровительственно-мягко, как, видимо, улыбался при встречах с Гульсарой. Заговорил с достоинством, словно не был он подследственным и не грозила ему многолетняя тюрьма. Заговорил по-узбекски. Кадыралиев зашептал перевод:
— Говорит, что тоскует. Ждет встречи. Встреча скорей будет, если она отдаст облигации. Просит не упрямиться. Говорит, в деньгах нужды она иметь и дальше не будет. Об  этом, говорит, он позаботится.
Слезы на глазах у Гульсары. Видно, едва только сдерживает рыдания. Крепится из последних сил. Потом спрашивает робко:
— Кассету оставите мне?
Не вдруг ответил Тихов. Во-первых, ее придется тогда списывать, а пойдут ли хозяйственники на это без нажима, без кучи объяснительных? Во-вторых, кассета — документ. Впрочем, есть его письмо, что для суда важнее. Будет к тому же составлен протокол и акт о передаче облигаций.
— Оставим. Так и быть.
Гульсара встала. Решительная, возбужденно-прекрасная. Подошла к бюро черного дерева и, открыв верхний ящичек, выложила ключи.
— Все здесь. Три с лишним тысячи сторублевых облигаций.
— Если вы разрешите, мы посчитаем облигации и сактируем. Кого из ваших соседей можно позвать?
— Мне все равно.

Вот так.

Вот так, разложив все по полочкам, шагал глава стражи подземелья к выходу и был доволен, что арестанты, занятые работой в камерах, не видят, что он и его подчиненные ушли.
Вот она — лестница. Редко ему доводилось подниматься по ней вверх. Для семьи он —с отарой овец на отгонном пастбище. Теперь вот — все. Баскарма даст какую-нибудь работу здесь, в кишлаке, на центральной усадьбе, как, коверкая язык, приучились они называть свой кишлак.
Первая ступенька. Вторая. Третья. Четвертая. Вот уже еще двое поднимаются за ним, а все остальные, столпившись, с нетерпением ждут своей очереди — и тут случилось совершенно неожиданное: над головами скопившихся и поднимающихся по лестнице лязгнуло что-то металлическое, и на головы стражников посыпались камни. Еще лязгнуло и — вновь камни. И еще раз, без перерыва.
Никто из стражников даже пикнуть не успел.
А сверху все сыпалось и сыпалось, с малыми теперь перерывами, то гравий, то глина, все более и более заваливая несчастных.
Грохот и пыль, которая начала заполнять подземелье, всполошили и стражников, и всех невольников. Первыми ринулись к выходу, рассекая пыль, стражники, а когда увидели, что еще немного и не останется даже никакого просвета от выхода, что они заживо похоронены, с криком: «— О! аллах!» кинулись на тех, кто, по их мнению, во всем виноват: на подневольников и принялись стегать их камчами.

Одним движением.

Одним движением он легко поднял Катю с земли и, не рассчитав усилия, почти бросил ее на себя. Конечно, Виктор и не пошатнулся, но вдруг остро, как ожог, ощутил тесно прижавшуюся к нему Катину грудь.
Они оба почувствовали это прикосновение. Оно на миг лишило их сил, оглушило. Они увидели испуг на лицах друг друга. Виктор с трудом оторвал глаза от Катиных — смятенных, устремленных к нему и таких блестящих.
Он отодвинулся от Кати. Хотел сказать трезво и строго себе и ей: «Что же мы встали? Пойдем». Но ему изменил голос. А когда Виктор откашлялся, Катя уже пошла вперед, шелестя по траве босыми ногами, и говорить было нечего...
Сейчас Катя стояла так же близко к нему, и глаза ее блестели даже ярче. Но в эту минуту Виктор настороженно относился ко всему, что могло отвлечь его от основной цели: наверстать упущенное. Виктор отодвинулся, пожал Катину руку и, простившись, почти выбежал из парадного.
Тяжело хлопнула дверь, эхо пошло по пустым лестницам.
— Ушел, — сказала Катя, глядя на дверь так, словно не из парадного, а из всей жизни ее выбежал сейчас Виктор.

Поговорили о заводских новостях.

В изготовлении деталей для ванны кузница не участвовала. Может быть, старику Куприну, хоть он и мастер своего дела, не под силу было принимать участие в конструировании, однако Воронин привык с ним советоваться, да и Иону Никитича хотелось уважить. Дмитрий Петрович догадывался, как, наверно, нелегко ему, проработав всю жизнь, сидеть теперь на пенсии, глядеть из окна на завод и знать, что он заводу уже не нужен.
— Вот и вся сухая сборка!—сказал Воронин, подводя жирную черту под простенькой схемой ванны-конвейера, которую быстро набросал на листке из блокнота. — Какое твое мнение, Иона Никитич?
Иона Никитич был доволен. Он еще раз посмотрел на чертеж, снял очки, прошелся по комнате, подумал и сказал с достоинством:
— Мое такое мнение, что тут все в порядке.
— Ну вот и спасибо!
Поговорили о заводских новостях. Воронин сунул листок в карман и хотел было подняться, но Куприн предостерегающе поднял руку:
— И не думай. Приходишь раз в год, так хоть посиди. Без чаю не пущу. Сегодня Катерина к нам придет.
Воронин остался. Ему нравилось бывать в новых корпусах, в добротных, удобных рабочих квартирах. За Москвой-рекой   еще   уцелел   стандартный   городок   из деревянных тесных домишек и бараков.

Дети решили поискать.

Дети решили поискать. Отверстие оказалось с другой стороны колодца, и довольно большое для того, чтобы ребенок мог просунуться в него с головой и плечами и посмотреть вниз. Ребята посветили фонариками вниз и вверх. Колодец был такой глубокий, что и сейчас невозможно было разглядеть дна. Джулиан снова бросил вниз камушек, но не услышал ни звука его падения, ни плеска воды. Мальчик посмотрел наверх и увидел слабый проблеск света, проникавший между V стеной и треснутой плитой, застрявшей в колодце. На этой плите и сидел Тим в ожидании спасения.
— Да, — сказал Джулиан, — это действительно колодец. Как странно! Ну, теперь-то, обнаружив колодец, мы уже знаем, что выход из подземелья должен находиться где-то поблизости!
Дети снова оживились. Они взялись за руки и начали искать выход. Яркие лучи фонариков светились то здесь, то там. Вдруг Анн завизжала от радости.
Дети захватили с собой маленький топорик. Сгодится, чтобы обрубить колючие ветки и ствол куста утесника. И дети принялись рубить ветки. Вскоре уже куст являл собой жалкое зрелище.
Возиться с кустом пришлось долго. Он был колючий, крепкий и плотный. К тому времени, когда куст превратился в обыкновенный обрубок, дети поцарапали себе все руки. Но наконец они отчетливо увидели нору. Джулиан осветил ее фонарем.